Институт региональной политики

Сергей Ситар, заместитель главного редактора журнала "Проект International", автор архитектурно-градостроительного раздела Стратегии развития г. Норильска до 2020 года, E A

Сегодняшний российский город, не являющийся крупным историческим центром, в большинстве случаев напоминает выброшенную на берег рыбу, перед которой стоит альтернатива: либо отрастить себе новые органы для жизни в новой среде, либо обречь себя на более или менее мучительное разложение. Родная «водная стихия», от которой среднестатистический российский город оказался отрезанным в ходе экономических реформ, – это, разумеется, прежняя централизованная экономика и административно-командная система.

Более 75% современных городов России можно с уверенностью назвать продуктами «ускоренной урбанизации»1, – хотя по своему типу эта ускоренная убанизация была весьма специфичной и представляла собой прямую противоположность той, которая привела к появлению в Латинской Америке печально известных «фавелас» и «барриос». Если в последнем случае имело место полное отсутствие планирования, стандартизации и контроля, то в городе советсткой эпохи наблюдался, наоборот, переизбыток всех этих рациональных факторов урбанизационного процесса, – при практически полном отсутствии инициативы «снизу». Рождение советских городов можно почти без преувеличения назвать финальной фазой полунасильственного прикрепления крестьян к промышленному производству, начавшегося еще в XVIII веке.

«Средним термином» между «барриос» и советскими городами очевидно являются европейские города, которые сами выступали в качестве очагов-агентов индустриализации, развиваясь в достаточной мере «снизу», но, в то же время, с присущим европейской культуре элементом рациональности. Представляется, что общие проблемные характеристики пост-социалистического российского города, отчетливо выступающие при сравнении его с «медленно вызревавшим» европейским, можно свести к трем основным пунктам:
1) недоосвоенность городского ландшафта;
2) преобладание типовой индустриальной застройки;
3) большая уязвимость для последствий деиндустриализации.

Ясно однако, что имея дело с такой неуловимой диалектической сущностью как город, мы не можем трактовать эти три момента просто как недостатки, требующие посильного искоренения. Более взвешенный и реалистичный подход заключался бы в том, чтобы суметь увидеть в каждом из этих пунктов предпосылку нового синтеза, который будет определять тректорию развития российского города на следующем историческом этапе, – а значит выявить в каждом из них некое позитивное индивидуально-общее свойство пост-советских городов, открытое для дальнейшего развития. Для этого попробуем рассмотреть эти три момента подробнее один за другим.

Начнем с ландшафта. Формула среднестатистического пост-советсткого города – это здания + инфраструктура. Попадая в любой из средних промышленных городов России после визита в Европу, обычно ловишь себя на следующем парадоксально звучащем выводе: большая часть территории поселения, находящаяся вне дорог, площадей и отдельных зданий как будто вообще не попадает в поле зрения жителей и администрации. В результате город с достаточно современными многоквартирными домами производит впечатление своего рода «стоянки кочевников», готовых в любой момент подняться и перейти на новое место. Даже в наиболее плотно застроенных городах доля таких «непродуманных» участков внутри административной границы населенного пункта превышает 55%. В малоиспользуемых дворах многоэтажек как правило разбросано какое-то количество пустующих, аварийных или незавершенных строительством объектов; значительная часть их территории находится в запустении, а в течение холодного сезона используется для складирования снега; после аварийного ремонта инженерных сетей надолго затягиваются или вовсе не проводятся мероприятия восстановлению покрытий и газонов. Кроме того, в большинстве случаев остаются неосвоенными берега прилегающих к поселениям водных объектов, а также территории сохраненных в качестве «озеленения» островков леса. Историческая подоплека этого явления совершенно очевидна: в ходе «урбанизационного скачка» развитие территории определялось не плавной эволюцией пространственных паттернов, включающих символический и художественно-эстетический аспекты, а жесткой и довольно аскетичной функциональной логикой. Со времени правления Хрущева на первом месте стояла жилая обеспеченность (собственно, дома), на втором – инфраструктура, а т.н. «благоустройство» финансировалось по остаточному принципу, не попадая в разряд предметов первой необходимости. В результате детальное освоение территории города на уровне земли и в масштабе 1:1 непрерывно откладывалось – примерно так же, как и многократно обещанный коммунизм. Но уже в этой точке нашей исторической реконструкции мы можем уловить проблеск сценария позитивного развития событий: советский город все же имел в виду освоение этих пространств в качестве своей завершающей «триумфальной» фазы. Второй позитивный момент состоит в том, что одно только выделение свободных территорий под это будущее освоение позволило сохранить и/или взрастить в советских городах немалое количество зелени – редкое для Европы и совсем уж немыслимое в каких-нибудь «барриос». Так что, если не всматриваться в детали, советский город получился не таким уж далеким от «зеленых» и «лучезарных» фантазий Говарда и Корбюзье. Но этот поворот темы требует перехода к обсуждению следующего пункта «триады проблем» – а именно, индустриальной застройки и ее типологии.

Негативная оценка «хрущовок» и «панелек» эпохи массового жилищного строительства в последние два десятилетия стала в России настолько общим местом, что было бы лишним перечислять здесь их многочисленные недостатки. Представляется однако, что за тотальным неприятием этой застройки совершенно теряются из виду некоторые ее преимущества, заметные лишь при сопоставлении ее с городскими типологиями в других регионах мира. В этой связи необходимо отметить три момента:
1. Существенную часть критики типовой застройки составляют идеологические аргументы, базирующиеся на социокультурном императиве «возвращения к земле» и пространственной автономии индивидуального жилья, который в 20-м веке привел в западных странах к массовой субурбанизации и, соответственно, к опустошению многих исторических городских центров (для справки: в США многоквартирное жилье составляет сегодня менее 5% жилого фонда). При этом бесконтрольное расползание субурбии (т.н. urban sprawl) в сегодняшних международных градостроительных дебатах фигурирует как едва ли не самая болезненная проблема современного этапа урбанизации – во-первых, с точки зрения его воздействия на экологию и ресурсо-затратности; во-вторых, с точки зрения возрастающей «атомизации» общества и прогрессирующего отчуждения личности. Таким образом, с позиций современного этапа развития международной градостроительной теории справедливость «дезурбанистической» критики многоэтажной типовой застройки представляется по меньшей мере спорной.
2. Типовую застройку в основном критикуют за недостатки, относящиеся не к заложенной в том или ином градостроительном проекте объемно-планировочной структуре, а к тем или иным частным аспектам ее наполнения/реализации: а) неудобная планировка квартир, основанная на заниженных нормах жилой площади на одного проживающего; б) недостатки детализации и исполнения серийных проектов зданий: непроработанность отдельных элементов, узлов и соединений, низкое качество типовых строительных изделий, небрежность сборки и отделки; в) недоосвоенность дворов и придомовых территорий. Устранение этих недостатков не требует смены градостроительной типологии и изменения объемно-планировочной структуры.
3. Наконец, наиболее распространенным эстетическим упреком в адрес типовой застройки является ее «монотонность». Противовесом этому упреку вполне может служить тот факт, что в большинстве современных городов Западной Европы массированное вторжение на их территорию торговли и уличной рекламы, а также ослабление градостроительного контроля на волне популярной в 90-е годы неолиберальной политики оцениваются сегодня как причина необратимого разрушения архитектурно-художественного единства этих городов: ответом на эту угрозу прогрессирующего «обезличивания» становится введение все более строгих и детальных градостроительных регламентов, определяющих унифицированную этажность, общий конструктивный тип застройки и многие другие параметры, – вплоть до стандартизированных размеров оконных проемов, материала отделки стен и ассортимента растений для озеленения; причем эти меры принимаются в отношении не только исторических центров, но и районов нового строительства. Таким образом, текущий зарубежный опыт показывает, что в условиях развитой рыночной экономики, терциаризации и глобализации основной градостроительной проблемой становится не «монотонность», а, наоборот, хаотическая пестрота среды, приводящая к потере городом архитектурной целостности и индивидуального исторического лица.

К важнейшим преимуществам советской массовой градостроительной типологии следует отнести ее (потенциальную) экономическую эффективность: застройка многоквартирными секционными домами является оптимальной с точки зрения уменьшения теплопотерь, снижения всех основных эксплуатационных затрат, экономичности ухода, ремонта, управления, организации внутригородского транспорта. Разумеется, при существующем плачевном состоянии инженерных сетей и избыточной централизации систем отопления эта эффективность остается лишь потенциальной, однако можно сказать, что именно секционная многоквартирная типология в наибольшей степени приспособлена для дальнейших мероприятий по улучшению экологических параметров селитебных зон: внедрения ресурсосберегающих технологий, рециклирования, утилизации отходов и т.д.

Из успешно реконструированных в последние годы европейских городов наиболее близким аналогом пост-советского города по стартовым условиям и градостроительной типологии является Восточный Берлин, программа реабилитации которого была отмечена как значительное достижение Германии на стамбульском конгрессе UN Habitat в1996 году. Здесь, как и в среднем по России, основу жилищного фонда составляют многоэтажные типовые панельные дома социалистической эпохи. Экономические расчеты показали, что замена этого фонда обойдется в 3-4 раза дороже, чем его реконструкция. В результате была разработана программа реконструкции, которую схематично можно представить как сочетание двух подпрограмм, сооветствующих макро- и микро- уровням:
а) Макро-уровень: реконструкция инфраструктуры и поэтапная комплексная реконструкции жилого фонда с улучшением его эстетических характеристик, заменой инженерных сетей, повышением комфортности и энергоэффективности;
б) Микро-уровень: локальные проекты ландшафтного редевелопмента, направленные на ликвидацию «пятен деградации» городской ткани, преодоление недоосвоенности, усиление степени укорененности локальных сообществ на занимаемых ими участках, а также соседских связей внутри этих сообществ;

Муниципальные власти взяли на себя территориальное планирование и реконструкцию инфраструктуры. Программа реконструкции типовых многоэтажек, – включавшая реконструкцию фасадов с улучшением теплоизоляции, замену оконных блоков, внутренних инженерных коммуникаций и реконструкцию входных групп, – была профинансирована совместно городским и государственным бюджетом, с привлечением кредитов двух крупнейших национальных банков. Кампания по экологической реконструкции дворов и придомовых пространтв, проводившаяся с активным участием населения, была осуществлена на средства Федерального министерства строительства, муниципалитета и местных жилищных ассоциаций.

Итак, если сложившаяся в советское время типология жилой застройки совсем не так уж плоха в стравнении с другими возможными вариантами, а представленный выше берлинский опыт в целом применим и в России, то сам собой напрашивается следующий (промежуточный) вывод: достаточно завершить благоустройство общественных пространств и зон отдыха, освоить дворы и реконструировать существующее жилье (улучшив отделку, внутреннюю планировку и повысив энергоэффективность), – и пост-советский город мог бы не только вплотную приблизиться к уровню лучших мировых стандартов, но в чем-то даже выйти вперед. Однако остается вопрос: как, каким образом среднестатистический российский город в его нынешнем «послеоперационном» состоянии может консолидировать необходимые ресурсы для осуществления всех этих довольно дорогостоящих мероприятий?

Этот вопрос подводит нас к третьему пункту нашего анализа – к проблеме деиндустриализации.

Под глобальной деиндустриализацией сегодня принято понимать два синхронно разворачивающихся процесса – а) смещение в экономиках развитых стран баланса между физическим и интеллектуальным трудом в пользу последнего и б) отток трудоемких машинных производств из Атлантического региона в густонаселенные страны Юго-Восточной Азии. Деиндустриализация (и соответствующая реструктуризация международных экономических связей) во второй половине ХХ века оказала настолько обширное и фундаментальное воздействие на облик сегодняшнего мира, что прекращение Холодной войны и распад коммунистического блока можно вполне рассматривать как один из ее эффектов – наряду с другими. Охватив Россию, деиндустриализация разрушила и «иллюзию советского города»: выяснилось, что этот город по большей части представлял собой всего лишь некое «временное общежитие» при промышленных объектах. Подавляющее большинство российских городов в 90-е годы перестало расти и перешло в фазу убывания, – к числу городов, стабильно теряющих население, сегодня принадлежат даже такие крупные центры как Уфа, Пермь, Волгоград, Нижний Новгород. Понятно, что город в фазе убывания – т.е. город, обнаруживший свою «временную природу», – воспринимается в качестве потенциального объекта инвестиций труда, таланта и финансовых средств совсем не так легко и естественно, как город растущий. Ведь для заказчика, – будь им частное лицо, корпорация или городская власть, – архитектура как таковая (т.е. как художественный аспект строительства) связана в первую очередь именно с идеей постоянства, утверждения определенного художественного образа на фоне стремительно текущих событий. Можно даже предположить, что архитектура в традиционном понимании оставалась возможной лишь до тех пор, пока на мысленном горизонте общества удерживалась какая-то «внутренняя резервация», не затронутая осознанием всеобщей подвижности вещей и идей. Коллапс советской системы, – и шире, всей так называемой «просвещенческой парадигмы» новоевропейского мышления, – как кажется, не оставил и следа от этой «внутренней резервации». Сохраняется ли в сложившихся обстоятельствах хоть какой-нибудь шанс для архитектурного усовершенствования российского города?

Здесь впору процитировать формулу Гёльдерлина, которую любил повторять Хайдеггер: «Там, где опасность, там возникает и спасительное». Почему бы нам не перевернуть привычную систему координат (отношение базиса и надстройки в «истматовском» ракурсе) и не предположить, что архитектура может и должна быть востребована не только как выражение постоянства в движении, но и как источник такого постоянства – т.е. как своего рода магнит, обладающий способностью концентрировать вокруг себя человеческую деятельность и конструктивные социальные процессы? Не эту ли функцию традиционно выполняли храмы, служившие не только духовными, но и архитектурными центрами поселений? Принятие этого положения влечет за собой гипотезу, которая может показаться довольно неожиданной: если пост-советский город сумеет обнаружить новый смысл своего существования, то вполне вероятно, что этот смысл окажется именно архитектурным. Позитивно в этом отношении настраивает тот спектр мер и стратегий, который успешно применяется сегодня в развитых странах для преодоления тенденции городов к деэкономизации и убыванию. Их можно условно разбить на пять групп2:

1. программы «профилирования» и репозиционирования убывающих городов в общественом сознании с помощью сити-брендинга, сити-маркетинга и реализации «знаковых» архитектурных проектов экспериментального характера; среди наиболее известных примеров успешного применения этого подхода – ревитализация экономики Бильбао (Испания) после строительства там филиала нью-йоркского Музея Гуггенхайма по проекту Фрэнка Гери3;
2. архитектурно-градостроительная «абилитация» местного сообщества: введение и расширение полномочий институтов территориального самоуправления; обеспечение участия населения в реконструкции территорий в качестве заказчиков, соинвесторов и соавторов проектных решений; – этот подход широко распространен в США и активно развивается в странах Восточной Европы;
3. меры традиционного архитектурно-планировочного характера: функциональная дифференциация городской территории; артикуляция пространственных границ, расчистка участков под новые открытые общественные зоны и их благоустройство; – наиболее последовательно этот подход был реализован в 80-90-е годы в Барселоне, которую Королевский институт британских архитекторов признал лучшим образцом градостроительной реконструкции в мире за последние 25 лет;
4. инновационное использование пустующих пространств, заброшенных промышленных зон и объектов; символом эффективности этого подхода стал Лондон, в котором: а) деградировавшие портовые районы после промежуточного периода их «реколонизации» представителями свободных профессий возродились в итоге как элитные жилые анклавы; и б) перепрофилирование здания тепловой электростанции Бэнксайд в Галерею Тейт-Модерн превратило ее в культурный центр общемирового значения и способствовало экономическому подъему окружающего района Сауфарк.
5. регулятивные подходы, опирающиеся на меры нормативно-правового характера: «инсентивные» и «дизайнерские» градостроительные регламенты; выделение «особых экономических зон» с налоговыми льготами, снятием стандартных юридических ограничений и индексацией норм социальных субсидий (рассматривается для Восточной Германии); право отчуждения у собственников деградирующих участков и недвижимости (eminent domain), которым наделяются агенства по редевелопменту в США и Великобритании; реструктуризация систем административного подчинения и управления (рассматривается для Рейнско-Рурской агломерации);

Как мы видим, все эти группы стратегий так или иначе делают ставку на архитектуру, искусство или образно-художественные аспекты города (пятая группа, по сути, не составляет исключения, хотя направлена на улучшение эстетических параметров наиболее опосредованно). Но не оказываемся ли мы здесь в ловушке неразрешимого противоречия? Ведь если город недостаточно доходен, чтобы позволить себе хорошо выглядеть, то как же мы можем расчитывать на то, что улучшение облика сделает его более доходным?

Начнем с того, что даже прямая деэкономизация не означает, что город лишается каких бы то ни было внутренних ресурсов для «джентрификации»: ведь даже в самых кризисных с экономической точки зрения городах отдельные позитивные сдвиги на средовом уровне за последние 10 лет все же произошли. Кроме того, убыль населения и сопутствующая деградация городской ткани далеко не всегда являются показателями деэкономизации. Экономические реформы, как бы то ни было, делают свое дело: в стране растет не только ВВП (в котором, разумеется, велика доля экспорта энергоносителей), но и, к примеру, объем розничной торговли – причем весьма значительными темпами. Экономики даже самых безнадежно «монопрофильных» городов постепенно диверсифицируются. Вместе с ростом доли торговли и обслуживания в города возвращается исконный и основополагающий для процесса урбанизации принцип самоопределения населения в сфере быта и потребления. Проблема, пожалуй, состоит лишь в том, что в большинстве случаев этот принцип самоопределения не распространяется (пока) на формирование облика города, – не захватывает архитектурную составляющую и масштаб поселения в целом. Соответственно, деньги либо вовсе не идут в город, либо расходуются далеко не самым эффективным способом с точки зрения улучшения его архитектурного качества.

Сходная проблема наблюдается, впрочем, и со стороны самой архитектурной дисциплины: архитекторы и градостроители, воспитанные историей на разного рода формальных абстракциях и обслуживании управляющих элит, пока еще только начинают осваиваться с идеей развития города как показателя роста самосознания его жителей. Процессы децентрализации и демократизации выдвигают совершенно новый критерий архитектурного качества: в соответствии с ним, качество городской среды определяется тем, насколько успешно она выполняет функцию саморепрезентации данного городского сообщества. Соответственно, наиболее долговременные стратегические цели архитектурно-градостроительного развития оказываются неотделимыми от таких пространственно-психологических или пространственно-социологических ориентировок как:

изменение отношения жителей к среде своего повседневного обитания;
изменение режима взаимодействия между жителями в процессе освоения и использования территории;
изменение самоидентичности (самовосприятия) городского сообщества через преобразование городской среды.

Пойдет ли российский город по этому пути роста локального самосознания, предполагающему повышение эффективности демократической системы управления, увеличение самостоятельности городской власти и активное вовлечение городского сообщества в процесс улучшения качества жизни и параметров среды? На этот вопрос пока сложно дать однозначный ответ. Однако представляется, что в ситуации, когда инерционный сценарий достаточно очевидным образом ведет к разложению города, этот вопрос становится вопросом выживания города как исторической формы – и именно в этом смысле здесь применима знаменитая формула Гёльдерлина «где опасность, там возникает и спасительное».

Если ответ будет положительным, то можно представить себе и соответствующий (предельно схематичный) четырехшаговый сценарий преодоления кризиса, который, в таком случае, определит общую траекторию перехода от этапа экстенсивного планово-административного освоения территории в условиях централизованной экономики (или этапа «ускоренной урбанизации») к этапу интенсивного вторичного освоения уже застроенной территории российского города в режиме рыночных отношений. Вот эти четыре шага:

появление в городе катализаторов архитектурного усовершенствования – т.е. мест (преимущественно общественных сооружений и зон), где человек будет чувствовать себя в среде, тотально преображенной искусством;
превращение города в «магнит оседлости», ведущее к перелому демографической динамики (стабилизации численности населения), а также к росту инвестиций в городскую среду и архитектуру;
вовлечение жителей в процесс реконструкции и редевелопмента в форме новых политэкономических субъектов, – в частности, «товариществ собственников жилья», – подразумевающее более мелкую парцелляцию городской территории и разработку нормативно-правовой базы развития (включая городские регламенты), которая будет учитывать локальную специфику и нести в себе идею локальной идентичности;
переход к «тотальному редевелопменту», в ходе которого город в целом сможет превратиться из «предварительного наброска» в произведение архитектурно-градостроительного искусства.

В заключение остается только еще раз подчеркнуть, что успешная реализация этого сценария потребует нового самоопределения не только от городских сообществ, но и от архитектурной профессии.

ПОИСК ПО САЙТУ

Наш адрес: